«РАССКАЗ ПРО ЛУЦИЮ ДАУГАВИЕТЕ»
из книги Луции Кюзане «Рассказы моей Аугшземе»
(перевод с латышского)
«…Чертей этих в старом сарае вырезали сыновья Вилита, когда пасли скотину на пастбище. Это были произведения искусства, а их создатели — истинные художники. Но то ли от бедности, то ли от непонимания своего таланта они так и остались простыми тружениками»
Янис Яунсудрабинь «Белая книга» рассказ «Черти».
Осенью порыжевшие и зажелтевшие травы скошенного луга были фривольно перепутаны и, высыхая, утренняя роса мерцала, как бусинки. Пока Луция Даугавиете отогнала на пастбище корову и овец, босые ноги замерзли и горели как в огне, но возвращаться домой она все же не спешила. Нравилось медлить у большой дороги, смотреть, как в сторону школы катились повозки, как, сидя на сундуках, сумках и узлах, в телегах дремали мальчики и девочки. Луция уже не принадлежала к их числу, так как с весны в ящике стола уже хранила свидетельство об окончании школы. В Неретской школе за партой Луции теперь сидит другая девочка, а сама она вяжет снопы овса и в уютных вечерних сумерках в кухне у плиты чистит яблоки. Осень была урожайная, и в саду Яудзуми насыпано яблок градом. Луция яблоки резала и сушила, потому что надеялась, что они пригодятся, чтобы выжить в трудную студенческую пору.
А когда и товарищи с курса могут угоститься. Но эти надежды понемногу таяли, так как отец про это и слышать не хотел, а мать, весь век привыкшая слушаться мужа, испуганно молчала. Дома нужны были работники. Только что организовались колхозы, и старики решили, что того, что обещали на трудодни, будет недостаточно, чтобы прокормиться, и поэтому выгоднее пока что держаться самостоятельно. Но Луция в ночных мечтах часто ехала в Ригу, иногда даже как бы пешком шла туда, где среди готических башен виднелась изукрашенная мечтой Академия. Но стоило приблизиться – видение таяло. Иногда она добиралась до памятника Розенталю в парке, или до парадного входа, но внутрь – никогда. Вот почему, глядя по утрам на парнишек и девчат, которые тряслись в школу, мучила грусть и безнадежность.
Раз, когда Луция помогала отцу на поле у дороги собирать в копны ячмень, мимо шла девушка Рита*, в домотканой серой юбке, выцветшей хлопчатобумажной блузке, и с такой нагруженной сумкой за плечами, что, казалось, – на спине основательный горб. Увидев идущую, Луция, перескочив через канаву, подошла поговорить, так как обе когда-то учились в одной школе. Рита сразу отстегнула и сняла сумку, потом, вытирая пот, пояснила, что уже три недели, как она учительница в Мемельской школе. Теперь тащит книги для своего класса, вот, арифметику и для чтения... Но на следующее лето сама начнет учиться в Педагогическом институте. Луция осмотрела книги, спросила, как чувствует себя свежеиспеченный учитель; удивилась, как Рита задумала этакую ношу тащить целых 25 километров. Разве директор не мог прислать на станцию повозку? Рита отметила, что мог, конечно. Все же, пока возчик найдет коня и съездит, весь день пропадет, к тому же, сидеть и ждать не в обычае у Риты. Лучше уж понемножку вперед. Кто знает, может случиться попутчик в ту сторону – отвезет.
Луция рассказала и о своих печалях.
«Знаешь что? – осмелилась предложить Рита – Лучше пошли к нам в Мемельскую школу! Там нужен еще учитель, который может что-то по рисованию. Сегодня скажу про тебя директору...»
Уже через неделю отец повез Луцию в Мемеле. Оба сидели на кровати, водруженной на положенные поперек телеги доски. Старый раздраженно бормотал, что после завтрака надо жать овес, так как туман ложится на землю, да и другие приметы показывают, что день будет хорош. В такое время чистый грех околачиваться вокруг. На этот раз Луция его не слушала. В голове была строчка когда-то слышанной песни: «осенний туман льется с волос...». Она воображала, как хорошо можно выполнить это в глине, дереве и даже камне. Из крепко обструганного основания вырастает женская фигура, прямые складки одежд обрисовывают линии всего тела. А волосы прядями падают на плечи и лоб – тяжелые, влажные. В лице грусть и страдание. «Ах нет!» – Луция... Такое годится только для надгробия. Чего ради думать о символах смерти в такое прекрасное утро, когда тебе девятнадцать лет и настоящая жизнь теперь только и начинается!
Когда они въехали во двор школы, туман стал рассеиваться. Только стремнина реки за старыми деревьями усадебного парка была еще покрыта как большим полотенцем, а на том берегу пели литовские петухи.
«Слышишь? Это к перемене погоды», – прислушался отец, старый Яудзум, положив последние корзины у ствола старой лиственницы. У него в мыслях была неубранная пшеница, и Луция поняла: медлить нельзя. Быстро вынула из повозки узлы с книгами и одеждой, кроватку спустила тут же на землю, чтобы отец мог скорее повернуть коня в сторону дома.
Со ступенек школьного крыльца уже сходил директор, эдакий толстый и уютный, протягивая Луции мягкую руку.
Вечером обе молодые учительницы Рита и Паула зашли посмотреть, как Луция устроилась. В широкой и высокой комнате бывшей помещичьей усадьбы узкая деревянная кроватка выглядела жалко и незначительно. Бледным казалось сотканное Яудзуму матушкой одеяло, украшенное голубыми и красными полосами. Стол и два стула нашлись тут же, в школе. Книжные полки составлены из собранных в дровяном сарае кругляков и обрезок досок. Луция как раз расставляла свое небольшое хозяйство, после чего угостила гостий яблоками. Скоро все ценное было осмотрено. Луция даже извлекла показать свое единственное платье из домотканой красно-коричневой ткани. Ткань у матери получилась удачно: однотонно покрашенная, хорошо выткана и спрессована. Все свидетельствовало, что сшитое с высоким воротничком платье очень идет одевшей его. На первую зарплату Луция еще купит хорошие туфли, и тогда будет совсем красиво.
«Погодите, девушки, я вам еще что покажу» – сердечно расчувствовавшись, Луция не выдержала и вытащила из печного угла засунутый туда узел.
«Что тут может быть?» – гадала любопытная Рита.
«Мой Кнаутис**» – Луция ответила и отвернула влажную мешковину.
Из глины была вылеплена голова парнишки. Вытянутые губы и маленький носик посереди круглых щек придавали мальчишке беспечный вид, а волосы вились густыми кудрями.
«Ой! Плечо отбилось! Потому что глина не обожжена» – Луция жаловалась, обнаружив ущерб, и в ее голосе слышалась такая настоящая грусть, как будто случилась невесть какая беда. Паула и Рита переглянулись. Правда: мальчишечка был неплох, а все-таки, глина остается глиной. Что так сильно расстраиваться! Но люди разные. Поди, узнай, что у кого болит!
***
В тот вечер, когда в Мемельской школе впервые загорелся электрический свет, никто не спал даже и после полуночи. В спальнях разговаривали, смеялись и возились школьники, но учителя не ругались. Они в своем конце навещали друг друга, чтобы убедиться в которой квартире всего светлее лампочки. Каждый старался гостей чем-то удивить. Луция Даугавиете всех угощала яблочным компотом. А директор разрешил покрутить ручки только что купленного радио. Решили, что этот аппарат настоящее послевоенное чудо. Вроде ерунда, но есть свои шесть или семь радиостанций. Стоит безделицу – по тем деньгам – сто пятьдесят рублей. Если таких привезти из Риги пять или шесть, тогда в каждой квартире у учителей будут и музыка и новости о происшествиях в мире. Тут же на месте родились великие замыслы. Директор же не мог допустить, чтобы учителя жили как невежды. Ясно: одному надо съездить в Ригу, закупить. Такая дорога возьмет 2 или 3 дня. Но это мелочь по сравнению с тысячью суток, которые всем в этой школе надо будет прожить. Расписание решили поправить, и Луция Даугавиете обулась для поездки за радиоаппаратами.
Прошло 2 отведенных для поездки дня, и наступил третий. Вечером обе подруги Рита и Паула по старой липовой аллее дошли до большой дороги. Осенние сумерки плыли навстречу пустые и тихие. Обе взобрались на пригорок около развалин усадебной риги и смотрели – не идет ли кто со стороны мельницы. Если будет тяжелая поклажа, можно подбежать навстречу. Никого! За рекой, на литовской стороне, в дорожных колеях гремели повозки, но этот берег как будто вымер.
Тоже и на четвертый, и на пятый день Луция не приехала. На переменах учителя решали и мудрили, что могло случиться. Директор, единственный мужчина в школе, засунув скрещенные пальцы за ремень брюк, в который уже раз обходил свой любимый маршрут – дверь, окно, телефон – и с добродушной иронией пробовал в потрясенные женские умы привнести хоть какую-то логику. Правда, в Риге было в тысячи раз больше людей, чем во всем Мемельском приходе. Случалось тоже слышать, как жулики в эти послевоенные годы обманом похищали у женщин деньги из лифа или из потайного кармана под юбкой. Но Луция же была молодая, шустрая девка и не могла пропасть, как иголка в стоге сена. Коли украли дорожные деньги, она придет из Риги пешком. Даже сотни и тысячи, что считались пропавшими, возвращались с войны. Вернется тоже и Луция из Риги – не сегодня, так завтра или послезавтра. Директору и самому приходилось отмирать в очередях у бараков автобусных станций, чтобы добыть билет. Единственный автобус прямого сообщения, ходивший вдоль литовской границы, всегда был набит людьми, как бочка сельдью. Директор готов был поклясться, что Луция появится, жива и здорова.
Так и было. Она пришла поздним вечером в начале новой недели с такими же пустыми руками, как при отъезде. Не снимая пальто, поднялась на второй этаж, в квартиру директора. Наверное, извинилась за опоздание на работу и отдала непотраченые деньги.
Рита и Паула не могли дождаться, когда Луция спустится в свою комнату. Быстрее хотелось узнать, что пережила вернувшаяся, и почему вернулась без радиоаппаратов.
Но она держалась таинственно. Расспросила, как жилось в школе, но про поездку в Ригу не сказала ни слова. Придвинув стол ближе к окну, поставила на него стул, взобралась и стала снимать занавесы, купленные на первую зарплату. Синяя ткань отделилась от карниза и мягко ослабела на полу.
«Я тебе подарю. Хочешь? – пообещала она Рите и, подвинув стол ко второму окну, принялась освобождать следующий карниз.
«Зачем дарить? Или тебе занавески больше не нравятся?» – удивились девушки.
«Нравятся. Но мне с ними теперь нечего делать. Такой узор годится только тут, окнам старинной усадьбы. Но матери я ее не могу показать. Уши мне надерет за растраченные деньги».
«Сама ты больше не будешь тут жить?»
«Нет. Уже завтра еду в Ригу, потому сегодня ночью надо запаковаться. Меня приняли в Академию Художеств».
Луция готовится уехать? Отправиться в такую ночь, когда за крепко запертыми окнами трещат под ветром парковые ели и безжалостно шумит еще незамерзшая река. А в комнате старинной усадьбы в белой печке так весело потрескивают дрова! Можешь натопить так, что кирпичи зазвенят! А с потолка сверкают совсем новые электрические лампы. Сразу за дверьми – класс. Не надо месить ни снег, ни грязь, чтобы туда попасть! В нескольких шагах, в столовой каждый день теплый завтрак, обед, ужин. Подходящая зарплата, работа с жизнерадостными детьми, хорошие друзья, вечером книги...
«Но что тебе сказал директор?» – спросила Рита.
«Вот, так: «Образцовой горожанкой ты пока не являешься. Но хорошей художницей тебе в любом случае надо стать».
«Что это значит?»
«Он только по-своему перевернул старую присказку».
«И не сердился?»
«Как только все рассказала, понял меня».
Случилось вот как. Когда Луция прибыла в Ригу, ей показалось, что времени для закупок довольно. Хотелось немножко посидеть в скверике и издали полюбоваться, как выглядят счастливцы, открывающие двери Академии. В конце концов, сама собралась с духом и решила переступить границу мечты. Она присоединилась к стайке молодежи и вошла, чтобы посмотреть, как знаменитое здание выглядит внутри. Дальше события происходили сами. После полудня она написала заявление, что желает учиться скульптуре и держать вступительный экзамен.
Покупки забылись, и в последующие дни казалось, что никогда и не было той Луции Даугавиете, которая учила географии и рисованию в Мемельской школе.
«Не рассказывай, что ты в Академию зашла случайно, – Риту укололо такое равнодушие к учительской работе. – Точно ты все решила тогда, когда договорилась ехать за радиоаппаратами?»
«Да, решила. Даже аттестат взяла с собой. Только не надеялась, что мне удастся».
Луция увязала вещи: тканое матерью одеяло, новое шерстяное платье, несколько книг.
«Девочки, принесите ведра, тарелки, бидоны. Разделим то, что еще осталось от мешка сушеных яблок».
«Не выдумывай! – воспротивилась Рита – Вези в Ригу, пригодится самой!»
«Не могу отвезти, девочки. Посмотрите сколько узлов!»
«А это тоже возьмешь с собой?» – Рита указала на мальчика с отбитым плечом.
«Как же я оставлю своего Кнаути! Это мой первенец».
Когда вещи были увязаны и яблоки разделены, Луция еще раз осмотрела скромные пожитки. Кроватку, посуду и другие не столь нужные вещи отец в свободный день отвезет в Яудзуми. Столик и стулья отнесет в учительскую. Бывший кабинет барона с видом на парк и реку, останется пустым, пока не придет другой учитель – с другими мечтами, чем у Луции Даугавиете.
«Девочки, вы не сердитесь, что так вышло?» – спросила она, расставаясь.
«По-правде говоря, нет, – ответила Рита – Вдумайтесь! Через годы мы прочтем, что такую-то и такую статую вырубила Луция Даугавиете».
«Ах, Риточка, как это еще далеко! Поди, узнай, когда это будет! Плохо не было и здесь, в школе. Но зачем мне оставить свою любовь в небрежении?»
Рите и Пауле тоже было ясно, что с любовью не шутят, и поэтому Луции надо по осенней темени и грязи пускаться в дальний путь.
***
И теперь, через многие годы, Луцию Даугавиете летом то там, то тут видели неретские жители. Месяц или два она гостит у отца в садовом домике в Яудзуми. С ней дочка, стройная и ловкая, как ракетка. Этот подросток уже с раннего утра, как ласточка вспрыгивает на жердочку ограды и в свой альбом для эскизов рисует скотницу, пока та поит снятым молоком совхозных телят.
«Ты, как горожанка, могла бы еще какой часок поспать. Гляди, солнышко только встало!» – говорит она девочке.
«Я и в Москве по утрам долго не сплю. Мамочка рано спешит в свою скульптурную мастерскую, и я отправляюсь в школу. Мы живем в новом районе, на улице Усиевича. Это у станции метро Аэропорт».
«Что ты мне это рассказываешь! Я же в Москве не была».
«Правда? Тогда приезжайте к нам осенью, когда телят держат в хлеву!»
«Я голову не потеряю, если одна попаду в такой большой город? Заблудиться можно».
Но тонкая ласточка, сидя на жердочке ограды, только шуршит мягким карандашом по бумаге и чирикает, будто на чужом языке.
«Да, силуэт должен быть ясным. Мама говорит, что, все-таки, самое важное – настроение, гамма».
Скотница заводит более ясную речь.
«Послушай! Твоя мать режет из камня, и наверняка зарабатывает большие деньги. Но на тебе, утро или вечер, воскресенье или рабочие дни, те же длинные штаны и та же полосатая кофточка. Не знаю, как тебе, но мне нравится наряжаться.»
«Ха, ха! Не материал определяет ценность художественной работы» – чирикает ласточка.
Разве от такой можно ждать какой мудрости! Когда телята насытились, скотница заглядывает девочке через плечо в рисунок. Тут виден хлев, угол яблоневого сада и ее саму, у телят за жердями ограды. А на другом листе, опять-таки, старый Яудзум – ну как живой! Пусть хоть кто скажет, что родители не возрождаются в детях. Вот эта самая, наряженная ласточкой, – как выплюнутая Луция Даугавиете. Та тоже в этих годах была околдована своим искусством.
1970 год.
*Под именем Риты автор вывела себя. События, описанные в рассказе близки к реально произшедшим, но не тождественны им. Более точное изложение событий можно прочитать в 3 части "Книги о Луции".
Кнаутис** - "Крошка", "Малыш" (лат.), маленькая скульптурка Луции.
На групповой фотографии ученики, директор и учительницы Мемельской школы - две Луции рядом, в центральном (учительском) ряду. Луция Даугавиете крайняя справа (из учителей). На последней фотографии дочь Луции Мара и отец - Август Даугавиетыс.